![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
Entry tags:
Совсем новая русская сказка.
28 июня 1914 года идейный бандит Гаврило Принцип убил Эрцгерцога Фердинанда и его жену. Началась Великая война (в России называлась мировой, еще германской, а после империалистической. Потом снова - мировая).
Это так, присказка.
А вот сказка.
Жил на Руси человек по имени Василий, по фамилии Иванов. Родился он 5 марта (ст. ст.) 1861 года, в тот день аккурат, когда обнародован был царский указ, даровавший российским крестьянам некоторые человеческие права.
Был он мужик справный, телом крепкий, работящий и зажиточный, грамоту даже знал. Женился, правда, поздно, но жену взял очень хорошую, красивую да работящую. Детей еще успели они родить восьмерых, и шестеро из них выжили. По тем временам - это очень хорошо! Вот у графа Толстого Льва Николаевича детей было одиннадцать, а выжили только семеро.
Последним аж в 1899 году родился мальчик, младшенький, любимый, названный, так же как отец, Василием. Сам-то, старший Василий, был против, нескромным считал, но жена настояла.
Было у Васи трое братьев и две сестры, и все, слава Богу, сыты, одеты, обуты.
Хорошо!
Но пришла в 14 году Германская война, и всех братьев, кроме первого, Ивана, кормильца родительского, забрали в армию.
Оркестры играли, чистая публика «Ура» кричала, «Ура, бей германца!». Не обошлось кое-где и без погрома немецких булочных. По-научному это называется «приступ угарного шовинизма…» По-научному так, а по-простому, звиняйте – «моча в голову».
Новобранцы, от шума ошалевшие, оглядывались с некоторым испугом. В вагоны уж скорее бы определили, что ли.
Что себе думал царь Николай, войну затевая, каких проливов искал? Думал ли вообще? Бог знает! Но кончилась эта страшная, скоро уже казавшаяся бесконечной, война в 17 году, еще более страшно – революцией.
Тем временем одного брата на фронте убили, второй вернулся искалеченным, две ноги германец снарядом оторвал, вскоре и помер. Третий брат, Василий, на фронт попасть не успел, в Питере пересидел, в запасном полку, вернулся идейным большевиком.
А тут как раз гражданская подоспела. Во много раз более страшная, нежели империалистическая!
Ушел младший брат на гражданскую ту войну и сгинул неведомо где.
Говорили разное.
То ли белые повесили, то ли замерз в снегу, в далекой Белоруссии, перебрав забористого картофельного самогона бимбера.
Да разве важно!
Сгинул!
Отец, как узнал про это, слег.
Все лежал на полатях и молчал, даже есть отказывался.
Потом сказал Ивану: «Мать береги!»
Сказал – и помер.
Стал Иван хозяйствовать самостоятельно.
Женился он еще до войны.
Жену взял лучшую на три деревни окрест. Красивую, умную да работящую.
Потому что семья у него, Ивана Иванова, была честная, уважаемая и зажиточная.
Жизнь шла, и по-первости, даже и при новой власти, жизнь казалась хорошей.
Работал Иван, как привык с детства, сызмальства, от зари до зари.
Детей у него было пятеро, три сына и две дочки. И старшие уже помогали по хозяйству.
Живи, радуйся.
После стала новая власть закручивать гайки. Да так закручивать, что Иван, которому дедушка успел еще порассказать о крепостном праве, только головой качал. Согнали крестьян в колхозы, голодно и тоскливо стало в деревне. Того кошмара, что случился на Украине и Северном Кавказе, не было, но голодно так, что в некоторых семьях дети от голода помирали.
Иванова семья этот голод, как и прошлый, при продразверстках, пережила, слава Богу.
После полегче стало. Русский мужик ко всему приспосабливается. Столетиями терпеть приучен.
Тут, не мешкая, пришла новая напасть.
Два идейных бандита, Шикльгрубер, по кличке Гитлер, и Джугашвили, по кличке Сталин, Европу начали делить.
Среднего Иванова сына убили на Финской, старшего под Моздоком в 42. Теперь не старый был режим – кормильцев дома оставлять. Призвали и Ивана, хоть было ему в ноябре сорок первого уже пятьдесят. Признали годным к нестроевой.
Такая настала мясорубка, что все годились.
Хоть и был Иван нестроевым, но пулям это оказалось не интересно, погиб и он под Москвой, в январе сорок второго.
Тогда же, в начале сорок второго, померла от какой-то болезни, а точнее говоря, от недоедания и болезни, младшая дочка. Старшая же дочка добровольно в армию пошла, там хоть кормили.
Кормили, да, но в сорок четвертом погибла и она, где-то в Литве. Изнасиловали и убили «зеленые», которых в России по нынешнюю пору называют бандитами, а в Литве – борцами за свободу.
В живых от всей семьи осталось двое. Младший сын, Василий, которому осенью сорок пятого исполнилось восемнадцать, и мать его Ульяна.
В девятнадцатом – двадцатом был голод, в начале тридцатых опять голод, в конце – кое-как, и в войну голод, само собой, но и после войны тоже голод.
И сказала Ульяна сыну: «Как тебе угодно, а пробивайся в город. Нет теперь в русской деревне людям житья, видно уже и не будет.»
Долго ли, коротко, но стал Василий горожанином.
Парень он вопреки всем голодовкам был видный, жену взял красивую и умную.
А так как жили они много лет в бараке, в девяти квадратных метрах и с удобствами во дворе, то детей рожать умная жена не желала. Одного только родила – и все. И одиннадцать абортов сделала. Благо с 56 года аборты можно было делать легально.
Так и получилось, что был у Василия всего один сын, Петя. Ну а про внука – Ваню, можно уже и не спрашивать.
Один он, Иван Петрович Иванов, двадцати девяти лет от роду, потомственный москвич, от армии откосивший, сомнительный ВУЗ закончивший, яркий представитель столичного офисного планктона. Толку от него на работе немного, но и на серьезную зарплату не претендует.
Жениться пока не собирается.
Много слов знает Иван, но чаще всего пользуется шестью.
«На х. мне все это нужно».
Идут годы, движется время.
Сто лет пришло, и вновь настал четырнадцатый год.
И шумит в Славянске новый идейный бандит. То ли Стрелков, то ли Гиркин, то ли, слегка и в некотором роде, Принцип Гаврило. Шумит, старается втянуть Россию в войну. С Украиной.
Да, с Украиной.
Но с Украиной – это значит и с Европой. А значит и с США. Со всем миром.
Что ж с того?!
И патриоты, из разной публики по всей Руси кричат уже (более всего в Интернете): «Бей!»
И…
И поставить под ружье собираются, всех (ну, кроме себя, конечно).
Всех?
Особенно Ивана Петровича Иванова.
Он вам навоюет!
Это так, присказка.
А вот сказка.
Жил на Руси человек по имени Василий, по фамилии Иванов. Родился он 5 марта (ст. ст.) 1861 года, в тот день аккурат, когда обнародован был царский указ, даровавший российским крестьянам некоторые человеческие права.
Был он мужик справный, телом крепкий, работящий и зажиточный, грамоту даже знал. Женился, правда, поздно, но жену взял очень хорошую, красивую да работящую. Детей еще успели они родить восьмерых, и шестеро из них выжили. По тем временам - это очень хорошо! Вот у графа Толстого Льва Николаевича детей было одиннадцать, а выжили только семеро.
Последним аж в 1899 году родился мальчик, младшенький, любимый, названный, так же как отец, Василием. Сам-то, старший Василий, был против, нескромным считал, но жена настояла.
Было у Васи трое братьев и две сестры, и все, слава Богу, сыты, одеты, обуты.
Хорошо!
Но пришла в 14 году Германская война, и всех братьев, кроме первого, Ивана, кормильца родительского, забрали в армию.
Оркестры играли, чистая публика «Ура» кричала, «Ура, бей германца!». Не обошлось кое-где и без погрома немецких булочных. По-научному это называется «приступ угарного шовинизма…» По-научному так, а по-простому, звиняйте – «моча в голову».
Новобранцы, от шума ошалевшие, оглядывались с некоторым испугом. В вагоны уж скорее бы определили, что ли.
Что себе думал царь Николай, войну затевая, каких проливов искал? Думал ли вообще? Бог знает! Но кончилась эта страшная, скоро уже казавшаяся бесконечной, война в 17 году, еще более страшно – революцией.
Тем временем одного брата на фронте убили, второй вернулся искалеченным, две ноги германец снарядом оторвал, вскоре и помер. Третий брат, Василий, на фронт попасть не успел, в Питере пересидел, в запасном полку, вернулся идейным большевиком.
А тут как раз гражданская подоспела. Во много раз более страшная, нежели империалистическая!
Ушел младший брат на гражданскую ту войну и сгинул неведомо где.
Говорили разное.
То ли белые повесили, то ли замерз в снегу, в далекой Белоруссии, перебрав забористого картофельного самогона бимбера.
Да разве важно!
Сгинул!
Отец, как узнал про это, слег.
Все лежал на полатях и молчал, даже есть отказывался.
Потом сказал Ивану: «Мать береги!»
Сказал – и помер.
Стал Иван хозяйствовать самостоятельно.
Женился он еще до войны.
Жену взял лучшую на три деревни окрест. Красивую, умную да работящую.
Потому что семья у него, Ивана Иванова, была честная, уважаемая и зажиточная.
Жизнь шла, и по-первости, даже и при новой власти, жизнь казалась хорошей.
Работал Иван, как привык с детства, сызмальства, от зари до зари.
Детей у него было пятеро, три сына и две дочки. И старшие уже помогали по хозяйству.
Живи, радуйся.
После стала новая власть закручивать гайки. Да так закручивать, что Иван, которому дедушка успел еще порассказать о крепостном праве, только головой качал. Согнали крестьян в колхозы, голодно и тоскливо стало в деревне. Того кошмара, что случился на Украине и Северном Кавказе, не было, но голодно так, что в некоторых семьях дети от голода помирали.
Иванова семья этот голод, как и прошлый, при продразверстках, пережила, слава Богу.
После полегче стало. Русский мужик ко всему приспосабливается. Столетиями терпеть приучен.
Тут, не мешкая, пришла новая напасть.
Два идейных бандита, Шикльгрубер, по кличке Гитлер, и Джугашвили, по кличке Сталин, Европу начали делить.
Среднего Иванова сына убили на Финской, старшего под Моздоком в 42. Теперь не старый был режим – кормильцев дома оставлять. Призвали и Ивана, хоть было ему в ноябре сорок первого уже пятьдесят. Признали годным к нестроевой.
Такая настала мясорубка, что все годились.
Хоть и был Иван нестроевым, но пулям это оказалось не интересно, погиб и он под Москвой, в январе сорок второго.
Тогда же, в начале сорок второго, померла от какой-то болезни, а точнее говоря, от недоедания и болезни, младшая дочка. Старшая же дочка добровольно в армию пошла, там хоть кормили.
Кормили, да, но в сорок четвертом погибла и она, где-то в Литве. Изнасиловали и убили «зеленые», которых в России по нынешнюю пору называют бандитами, а в Литве – борцами за свободу.
В живых от всей семьи осталось двое. Младший сын, Василий, которому осенью сорок пятого исполнилось восемнадцать, и мать его Ульяна.
В девятнадцатом – двадцатом был голод, в начале тридцатых опять голод, в конце – кое-как, и в войну голод, само собой, но и после войны тоже голод.
И сказала Ульяна сыну: «Как тебе угодно, а пробивайся в город. Нет теперь в русской деревне людям житья, видно уже и не будет.»
Долго ли, коротко, но стал Василий горожанином.
Парень он вопреки всем голодовкам был видный, жену взял красивую и умную.
А так как жили они много лет в бараке, в девяти квадратных метрах и с удобствами во дворе, то детей рожать умная жена не желала. Одного только родила – и все. И одиннадцать абортов сделала. Благо с 56 года аборты можно было делать легально.
Так и получилось, что был у Василия всего один сын, Петя. Ну а про внука – Ваню, можно уже и не спрашивать.
Один он, Иван Петрович Иванов, двадцати девяти лет от роду, потомственный москвич, от армии откосивший, сомнительный ВУЗ закончивший, яркий представитель столичного офисного планктона. Толку от него на работе немного, но и на серьезную зарплату не претендует.
Жениться пока не собирается.
Много слов знает Иван, но чаще всего пользуется шестью.
«На х. мне все это нужно».
Идут годы, движется время.
Сто лет пришло, и вновь настал четырнадцатый год.
И шумит в Славянске новый идейный бандит. То ли Стрелков, то ли Гиркин, то ли, слегка и в некотором роде, Принцип Гаврило. Шумит, старается втянуть Россию в войну. С Украиной.
Да, с Украиной.
Но с Украиной – это значит и с Европой. А значит и с США. Со всем миром.
Что ж с того?!
И патриоты, из разной публики по всей Руси кричат уже (более всего в Интернете): «Бей!»
И…
И поставить под ружье собираются, всех (ну, кроме себя, конечно).
Всех?
Особенно Ивана Петровича Иванова.
Он вам навоюет!